О первых годах жизни 1-й лётной школы авиации с дислокацией на Каче рассказывают ее исторические формуляры 1932 и 1934 годов. В них чудом сохранились воспоминания инструкторов и учлетов 1922-1923 годов.
К большому сожалению слишком мало поступило написанных личных воспоминаний и поэтому приходится быть может несколько односторонне ознакомить с взглядом служащих и курсантов на пережитое прошлое[1].
По воспоминаниям одного инструктора при эвакуации из г.Алатырь, отдел[2] представлял из себя следующее:
«К моменту эвакуации в Отделе оставалось: три Ньюпора XXI, один XVII, четыре Виккерса, два Парасоля, один Ньюпор XI, один автомобиль Уайт, один легковой Фиат, один мотоцикл Самбим с коляской, много запасных частей к самолетам, часть мотористов и других служащих были переведены в боевые отряды, в Отделе оставалось около 25 человек».
Вот что пишет формировавший школу в Зарайске красный военный летчик Цветков о начале формирования:
«Формирование школы меня застало врасплох, так как наступал зимний период. Ни квартир, ни топлива, на такое большое количество людей приготовлено не было. Пришлось мобилизовать все силы для добывания нужных помещений, причем с начальником Егорьевской авиашколы было, что служащие будут командироваться в Зарайск по мере подготовки помещений, оборудования их и наличия топлива. Для расширения мастерских и оборудования их был назначен Павел Степанович Брылин, который половину недели жил в Зарайске, а другую половину в Егорьевске, так как там он читал лекции и был начальником техчасти; завлетом назначен был Алексей Иванович Семенов. Инструктор Иванов Борис, он же завтех, Трофимов Валентин и Данилин Петр. По оборудованию аэродрома и установке палаток Кебке, орудовал Толкачев из чернорабочих, очень толковый и старательный человек. Канцелярских служащих пришлось нанимать всех из местных жителей, до этого формирования вся канцелярия состояла из одного делопроизводителя Пронина Михаила Алексеевича, он-же был завхозом и адъютантом, и одного переписчика Шурыгина Федора Ивановича, и машинистки Цветковой Людмилы; из Москвы канцелярские служащие не ехали. Егорьевская школа никого не давала из своих служащих. К счастью, был приказ о сокращении служащих в военкоматах, чем и воспользовался.»
Другой инструктор, описывая учебно-летную работу в начале формирования школы, говорит:
«Системы обучения не было никакой. Инструкторами были все молодые, кроме меня и Тадеуша Францевича /Галецкого/. Аэродромные условия были кошмарные как для школы. Поломок было очень много. Аэродром был сосем не подходящ для размещения школы. Нормы вывозных полетов не придерживались. Бывали случаи возили по 25 и больше полетов /т.е. по 30 часов с инструктором/, но и это было не долго».
Третий инструктор, описывая состояние учебных самолетов и дефекты технического снабжения, пишет:
«Все проблемы в самолетах, техническом снабжении и оборудовании школы пополнялись исключительно благодаря самоотвержением и революционным порывом личного состава школы и обучающихся летать».
Воспоминания учлетов настолько характерны что заслуживают отдельного размещения их, как рисующих быт и переживания учлетов. Написаны они теми учлетами, которые сейчас находятся в школе, а следовательно, читателю понятна будет горячность и острота изложения. Одно из воспоминаний, озаглавленное «Год на Каче» гласит:
«Июня 4-го дня 1922 года я приехал в лётную школу авиации № 1. Еще находясь в Егорьевске, я разумеется сильно интересовался, что из себя представляет Севастопольская школа. Сведения о ней егорьевцы получали исключительно из писем своих товарищей, находящихся на Каче, и сведения эти, хотя и в мелочах различались, но в общем были одинаковы — жить плохо. Приехав на Качу, я убедился что жить не только плохо, а хуже чем плохо… Во всей школе у меня был только один знакомый учлет-товарищ… Найдя его я стал рассказывать ему о своих поисках пристанища, но он с улыбкой перебил меня, объяснив, что обращение к командиру роты и коменданту все равно ни к чему не приведут, устраиваться же мне придется самому. Он оказался прав… наконец через неделю я получил место в одной из комнат соединенного здания, но койку мне дали еще позже и несколько времени я спал на полу. Постельную же принадлежность я получил только в октябре. Вскоре после меня приехали курсанты из Егорьевска и все они устраивались подобно мне сами, помещаясь долгое время на полу и на столах, подложив шинель. На другой день по приезде я был зачислен на довольствие и имел удовольствие убедиться, что это было за довольствие: тарелка чечевичной каши. Справедливость требует сказать, что на руки выдавали хлеб, подсолнечное, а чаще конопляное масло и соленая рыба или же вобла. Не имея денег и вещей годных для того, чтобы их можно было загнать я с первых же дней попал в число голодающих учлетов. Помню с каким удовольствием мои новые знакомые пили чай в первый вечер моего приезда с теми несколькими кусочками сахара, которые остались у меня от дороги. Продовольствие совершенно не удовлетворяло своему назначению и в каждой комнате, в которой жили учлеты необходимой принадлежностью был примус, на котором учлеты готовили себе обед, ужин и чай, изворачиваясь, как только можно. Благодаря же отсутствию общей столовой в комнатах, занимаемых учениками, царила невозможная грязь… Надо всем этим носились тучами мухи. Внешний вид учлетов соответствовал этой обстановке. Оборванные за отсутствие обмундирования, грязные /бани совершенно не было/, измученные, постоянно занятые мыслью о том, чтобы поесть, учлеты даже отдаленно не походили на курсантов военной школы… Я заболел сыпным тифом, а потом уехал в отпуск. Вернулся я кажется в сентябре. Положение школы оставалось прежним и даже с наступлением осени ухудшилось. Стало холодно. Помещения за отсутствия топлива не отапливались… В комнатах было холодно, через разбитые окна свободно гулял холодный ветер. Ко всему этому присоединилось то, что электрическая станция испортилась и вся школа осталась без света и воды. За водой приходилось ходить на хутор. В довершение всего бензин весь вышел. Благодаря этому не только замерли примуса и учлеты остались без горячей пищи и даже без кипятка, но и нечем было освещать помещения… Наконец после усиленных ходатайств комиссар школы разрешил отпустить некоторое количество бензина для примусов и освещения. Это было самое тяжелое время… Клуб не функционировал за отсутствие света, политработы среди учеников никакой не было. Библиотека была еще беднее книгами нежели теперь… Ко всему этому учлеты представляли из себя какую-то рабочую команду, а не курсантов. Нам приходилось качать бензин, грузить доски и разное имущество, таскать уголь и продукты для кухни, колоть дрова, чуть ли не ежедневно раскачивать маховик у двигателя на станции, вытаскивать то и дело вязнущие в грязи автомобили и производить целый ряд других работ, о которых теперь уже и не упомнишь… В наши комнаты заходили только кое кто из инструкторов, тоже видимо изнывающие от скуки. В начале кажется единственным нашим гостем бывал Иосиф Иванович Смага, большой любитель «забить» в домино. Своим появление он вносил некоторое оживление в наше болото… Глубокой осенью когда полетов не было, когда на улице шел дождь и дул страшнейший норд-ост, а мы сидели в своих грязных комнатах, продуваемых насквозь холодным ветром и кутаясь в шинели, коротая бесконечные вечера при свете бензиновых коптилок, нудно было тогда и казалось, что нет конца этой безобразной жизни, этому прозябанию… Мне предложили командировку и я с радостью уехал в Москву… в 20 числах февраля мы с Грачевым возвратились из командировки… Во время моего отсутствия всех учлетов перевели в общежитие. Я приехал как раз вечером и приятно был поряжен, что в общежитии тепло и горит хотя и не в достаточном количестве электричество. Пообжившись немного я убедился, что нашему общежитию далеко до красной казармы: мало уюта, много грязи и непорядка, недостаточно освещение, не всегда бывает тепло, не всегда идет вода. Но несмотря на это в воздухе уже чувствовалось что-то новое, уже чуялась весна. Вскоре при помощи начальства, в частности при деятельном участии пом[ощника] начшколы тов. Алексеева, была организована столовая. Затихли примуса, хозяйственные заботы о пище свалились с наших плеч, мало по малу нас стали приодевать. Появилось горячее. Установилась погода. Начались полеты. Оживились лица, речи. В казарме стало шумнее и веселее. Наконец то где-то вспомнили о 1-ой военной школе летчиков. И кода вечерами собравшись в кружок учлеты болтали о всякой всячине и кто-нибудь из «новичков» начинал жаловаться, на не налаженность школы, «старые» учлеты просидевшие в школе не менее года, останавливали критика: «Э, полно брат, теперь что. Вот если бы ты пожил прошлый год.» И начинались рассказы об этом прошлом годе».
Второй учлет в своих воспоминаниях пишет:
«В январе 1923 г. слезаем с автомобиля у управления школы. Знакомые лица учлетов. С чемоданами тащимся в общежитие. Входим и … перед глазами серые, грязные койки, фигуры учлетов в жалких рубищах армейского и технического обмундирования. В не мытых, щетинистых лицах узнаем знакомых…
Время застыло в сером небытии. Где-то там отсчитывали второй, третий и уже четвертый месяц нового года. Мы смотрели на сердитое море, жрали кукурузу, без соли и ждали…
Вот страницы «Правды» заговорили о Воздухфлоте. То, о чем каждый из нас смутно думал, стало задачей для Союза Республик.
Школа переходит на плановое снабжение. Отпущено цистерна касторки и семь тысяч пудов бензина.
— «Пока заря взойдет, роса очи выест» говорили Фомы неверующие.
«Скоро приедут» — получали мы из Москвы.
Такие субботы отмечались танцулькой.
Но близость лета и возможность улучшений поднимало настроение.
Товарищ верь,
Взойдет она
Заря пленительного счастья
И Кача вспрянет ото сна
Вздохнет легко учлет невольник.
Пророчествовал поэт из роты курсантов. День за днем раскачивалась Качинская инерция мертвого покоя.
Вдруг узнали о нас в городе. Приехали. Стало чуть-чуть лучше.
Стали заканчивать двадцатки ветераны школы.
Администрация школы пришла на помощь в организации столовой.
ПЕРВОЕ МАЯ… мне кажется было первым триумфом. Первый раз праздновали труд школы выпуском учеников. ПЕРВЫЙ раз сошлись и инструктора, и учлеты, и мотористы, и гости за одним столом.
— Ты знаешь как уезжал прошлый выпуск.
– Будь проклята Кача. Сели в автомобиль со своими мешечками. Никто не вышел даже проститься. Да это и лучше…
— У тебя сколько посадок?
— Я делаю подъем.
— Я уже делаю посадку.
Маленькими стали дни. Вылезет солнышко — гляди, на море опускается.
С наслаждение запускаешь винт. Следишь как ведут машины другие.
… Вдруг через нашу группу коряво шпилит XXII-ой, инструктора нет.
— Филин вылетел. Саша с физиономией дипломата, подписывающего Брестский мир, шел первым самостоятельным полетом на новичков.
День. Два. Пошли как блины со сковородки. Утром два, вечером четыре. Коля, Мишка, Павел Яковлевич, Платоша, Иван Алексеевич, Крючок колбасят самостоятельно.
— Гой вы вся дружина вольная, ушукйники вы республиканские, после кофе на притирку клапанов.
Дошли до совершенства: переставить мотор — 10 минут, притереть клапан — 5 минут.
Начали резать воздух на 90 ͦ, на 180 ͦ. Смотри, в два счета и кончат.
— Атласкин, Вы сделаете три под ряд, потом идите чай пить. Часиков в 8 мы с Вами полетим в Симферополь.
— Пойдем, Платоша, запущу.
— Вы знаете, где разворачиваться.
Полеты заканчивались, группы ползли к ангарам.
— Ничего дальше пойдите на 180. Запустите и я подлетну.
У ангара уже стоял заправленный Парасоль. Платоша и наш инструктор Драгомирский сидели в нем, готовясь лететь.
— Федя, шприц залить надо.
— Дай я.
Мишка рванул и Парасоль задрожал на пробе.
— Как ветер?
— Поднимайтесь прямо на Альму.
Загудел мотор. Парасоль, подняв хвост шел на подъем.
— Восьмая, революционная чай пить.
А- а- а…
– Смотри.
На север на 40 метрах мгновенье висел вертикально на крыле Фарман, от него отскочил большой кусок чего-то, облизываемого красным языком. Хриплым хлопком забурчал земной шар и уперся в небо черным столбом дыма.
Гибнут. Гибнут товарищи.
Бежали к катастрофе.
— Спасите!
Рвалось оттуда, душимое пламенем.
Через 30 минут мы клали в автомобиль два обгорелых, безобразных, дурно пахнущих трупа. Не стало нашего инструктора Демьяна Григорьевича Драгомирецкого и друга Саши Атласкина.
Памяти погибших
Тяжелая, напряженно-нервная работа в школе инструктора и ученика, бесспорно боевая работа. Заканчивая исторический очерк вспомним тех, кто сложил голову на боевом посту, кто жертвовал собою создавая красных орлов Воздушного Флота, вспомним и молодых орлят, слабые крылья которых, сложились в борьбе с воздушной стихией. Мы смерть как опыт учим и памятью храним погибших имена.
4 апреля 1922 года в 9 часов утра, во время совершения учебного полета инструктора Конрад с учлетом Боушевым на Фармане т.ХХ на высоте 50 метров самолет резко взмыл кверху, затем последовал большой угол к низу и с работающим мотором самолет врезался в землю. Не долетая до земли 15 метров, Боушев выпал из самолета. Боушев разбился насмерть, Конрад, не приходя в сознание, умер через 45 минут.
Конрад Эрнест Фрицевич родился 12 января 1896 года в Курляндской губернии. Член РКП/б/. Окончил авиационные моторные курсы в 1918 году и лётную школу в Егорьевске в 1921 г.
Боушев Александр член РКП/б/. уроженец Смоленской губернии. Прибыл в школу по окончании теоретической [школы] в Егорьевске.
3 мая 1922 года инструктор Киселев Иван Сергеевич на самолете Ньюпор т.XXIII совершая тренировочный полет, с 1500 метров штопорил до 500-600 метров, потом перешел в крутую цилиндрическую спираль, с высоты 150 метров перешел в обратный штопор и врезался в землю. Киселев разбился насмерть.
16 марта 1923 года инструктор Поэль совершал тренировочный полет на самолете Ньюпор т.ХХI при правом повороте скользнул на крыло со 150 м при переходе в штопор, врезался в землю с самолетом и разбился насмерть.
Поэль Альберт Гансович уроженец Эстляндской губернии, член РКП/б/, родился в 1891 году 28 октября. По окончании Московской школы с 5 декабря 1922 года был инструктором высшего пилотажа в школе.
28 июня 1923 года инструктор Драгомирецкий с пассажиром учлетом Атласкиным на самолете Моран Парасоль на взлете, на высоте 30-50 метров, ударились самолетом о хвостовую ферму планировавшего на посадку самолета Фарман т.ХХ, пилотируемого учлетом Дубровским. Фарман скользнул на крыло и ударился в землю. Моран Парасоль сгорел. Драгомирецкий и Атласкин сгорели. Дубровский с признаками жизни отправлен в околоток школы, где и умер от кровоизлияния в спинной мозг.
Драгомирецкий Демьян Григорьевич родился в 1891 году 5/VIII в г.Киеве. 1917-18 г.г. был инструктором в Симферопольском отделении Севастопольской школы. С 1918г. по 1923 г. работал слесарем на железной дороге. Поступил в школу 23 апреля 1923 г.
Атласов Александр Михайлович родился в 1896 году 26/VIII, в Мариской области Козьмо-Демьянского уезда, член РКП/б/. Прибыл в школу для обучения полетам 23 января 1922 года.
Дубровский Николай Иосифович родился в 1897 году 14/V в Гродненской губернии. Член РКП/б/. Прибыл в школу для обучения полетам 5 февраля 1923 года.
Источник:
РГВА, фонд 29 «Управление начальника военно-воздушных сил РККА», опись 31 «4-й Отдел 1-го Управления ВВС_3-й Отдел военно-учебных заведений ВВС_Управление военно-учебных заведений ВВС», дело 108 «Исторические формуляры школ ВВС КА на 1934 г.», 15.07.1935 — 21.12.1935 г.г., 332 листов, листы 246 об., 247, 247 об., 248, 253, 254.
Оставьте свой отзыв